Есть притяженье стен и городов
1. Всё чаще просыпаюсь по утрам С сознанием чудовищной ошибки. В ленивый мозг на смену тёплым снам Вползает ужас ледяной и липкий: Беспомощный пред правдой наяву, Вдруг понимаю с ясностью последней, Что не своею жизнью я живу И след мой на земле всё незаметней; Что нерушимо замурован ход, И мне в тот край попасть не исхитриться, Где жизнь моя сама себя живёт И без меня когда-то завершится. И нет на свете ничего смешней, Чем продлевать существованье, зная, Что коль живешь ты жизнью не своей – К тебе и смерть заявится чужая.
2. Есть притяженье стен и городов, Где был я лишь случайно и однажды: Не полнозвучный откровенный зов – Но шелест губ, прерывистый от жажды. Среди вседневных дел, трудов, забот, Я этих звуков никогда не слышу. Но шумный день закончится – и вот Они мне в сердце заполняют нишу, Что год от года глубже и темней (Так жизнь мне за своё познанье платит). И столько звуков накопилось в ней, Что сосчитать их – сил уже не хватит.
3. Валерию Симановичу Мне друг сказал, что он устал от водки, От шумных сборищ сотню раз в году; Что век нам дан и без того короткий, И жаль переводить на ерунду; Что мы грешим ненужным празднословьем, Бахвалимся талантом и умом, А у жены – проблемы со здоровьем, А на работе – дрязги и дурдом; Что хорошо бы всё на свете бросить: Пустые споры, городской бардак, Что подарили нам одну лишь проседь – А ей гордиться может и дурак; Всё бросить, навсегда, к чертям собачим; Уехать к морю и осесть в глуши, Где значим ровно столько, сколько значим, И есть покой для тела и души. Где жизнь течёт размерено и ровно, Где вызревает сладкий виноград… …И я с ним согласился. Безусловно. И выпили ещё по пятьдесят.
4. Пусть говорят, что в двадцать первом веке Мы все начнём иной судьбы отсчёт – Но тень канала, фонаря, аптеки И на него, тревожная, падёт. Падёт на Кремль, дворы Замоскворечья, На петербургский каторжный гранит. И вновь душа – больная, человечья – Под мокрым снегом в полночь задрожит, И вновь устанет у чужого крова Дверной звонок напрасно дребезжать – В тот самый миг, когда живого слова Ей для спасенья будет не хватать; Когда зима земле наворожила Бессонницу – с тоскою пополам: Как будто жизнь совсем не проходила, А только снилась, только снилась нам…
5. Минувшей ночью мне приснился сон: Я умер. Был отпет и погребён. Друзья, продрогнув на ветру осеннем, В автобусе «поправились» чуть-чуть И двинулись быстрей в обратный путь, Вздыхая с неприкрытым облегченьем. Под вечер мелкий дождь заморосил. Сползали капли из последних сил По плоскости портретного овала. Отмучилась на западе заря. Последняя неделя октября От предпоследней отличалась мало. Я умер – но как будто не совсем: Зарыт в грязи, бездвижен, слеп и нем, Осознавая плоти обречённость, Из памяти расколотой кусков Воссоздавал родных, друзей, врагов – Но в чём-то ощущал незавершённость. Скрипел холодных мыслей ржавый лом, Вращаясь неуклюжим колесом, В котором напрочь выбита ступица. Мне образа недоставало той, Благодаря которой с темнотой Без горечи я смог бы примириться. Казалась ложью жизни полнота Без этого последнего листа, Последней ноты отзвучавшей песни. И в миг, когда я это осознал, Господь плиту могильную поднял И приказал: «На пять минут – воскресни!» Ко мне вернулись чувства, и опять Способен стал я двигаться, дышать; И кровь, что в мёртвых венах загустела, Свободно в них, как прежде, потекла – Наполнив силой нового тепла С былым теплом расставшееся тело.
Я вышел в ночь – застывшая смола С ней чернотой сравниться не могла – И вдруг движенье лёгкое заметил, И ту с собою рядом увидал, Которую всю жизнь искал и ждал, Всю жизнь любил – но лишь сегодня встретил!
Не мог я, потрясённый, разгадать: Проклятье это или благодать, Одно лишь зная: если мне в награду За трудное и злое житиё Подарят рай, в котором нет её, То этот рай не предпочту я аду. Но если вместе быть нам суждено, Среди живых ли, мёртвых – всё равно! – Не устрашусь ни ада я, ни тленья. И даже наяву, а не во сне Бессмертия не нужно будет мне, И нового не нужно воскресенья.
6. З И М А Снова припёрлась – грязнá, сырá... В полночь, стучась у входа, Клялась: пробудет лишь до утра! С утра говорит: полгода... Сдуру попав неслабо впросак, К худшему приготовясь, Я повторяю: зачем ты так?!.. Совсем потеряла совесть!.. Я ли звал тебя, я ли ждал – Как девку на посиделки? Я ли взгляда щипцы сжимал На пульсе секундной стрелки? Я ли надежды густую мазь В сердце втирал больное? Что же ко мне ты явилась, мразь, Глазки блудливо строя?! Слиться в экстазе – не наш удел! Штрихует ночи хрустящий мел Метелей твоих куражных; Мир обезлюдел и онемел, А я не доделал так много дел – Невыразимо важных! Полжизни впустую проговорив, Я по течению – слаб, ленив – Плыл без руля и вёсел. Но грозно рокочет морской прилив: В беде мой товарищ, и враг мой жив, И ангел-хранитель бросил.
Я выплыл на берег, и вот мой кров: Он неухожен, скуп, суров, Пылится слюда окошка. Мне мало спится, и сон – без снов, Без масла лампада, очаг без дров, Лишь теплится робко плошка. Глядя на снежную кутерьму, Чувствую холод, ветер, тьму Окончаньем каждого нерва. Что впереди – узнать не могу: Сердцу не внять, не постичь уму... Зима – блудливая стерва – Снова припёрлась. Грязнá, сырá... В полночь, стучась у входа, Клялась: пробудет лишь до утра. С утра говорит: полгода... Чёрт меня дёрнул открыть ей дверь, Некстати выказать жалость. Мне в этой жизни осталась теперь Совсем уж смешная малость: Лишь наблюдать, затая в уме Горькое сожаленье, Белого пуха в холодной тьме Бессмысленное круженье.
|