|
Есть притяженье стен и городов
1.
Всё чаще просыпаюсь по утрам
С сознанием чудовищной ошибки.
В ленивый мозг на смену тёплым снам
Вползает ужас ледяной и липкий:
Беспомощный пред правдой наяву,
Вдруг понимаю с ясностью последней,
Что не своею жизнью я живу
И след мой на земле всё незаметней;
Что нерушимо замурован ход,
И мне в тот край попасть не исхитриться,
Где жизнь моя сама себя живёт
И без меня когда-то завершится.
И нет на свете ничего смешней,
Чем продлевать существованье, зная,
Что коль живешь ты жизнью не своей –
К тебе и смерть заявится чужая.
2.
Есть притяженье стен и городов,
Где был я лишь случайно и однажды:
Не полнозвучный откровенный зов –
Но шелест губ, прерывистый от жажды.
Среди вседневных дел, трудов, забот,
Я этих звуков никогда не слышу.
Но шумный день закончится – и вот
Они мне в сердце заполняют нишу,
Что год от года глубже и темней
(Так жизнь мне за своё познанье платит).
И столько звуков накопилось в ней,
Что сосчитать их – сил уже не хватит.
3. Валерию Симановичу
Мне друг сказал, что он устал от водки,
От шумных сборищ сотню раз в году;
Что век нам дан и без того короткий,
И жаль переводить на ерунду;
Что мы грешим ненужным празднословьем,
Бахвалимся талантом и умом,
А у жены – проблемы со здоровьем,
А на работе – дрязги и дурдом;
Что хорошо бы всё на свете бросить:
Пустые споры, городской бардак,
Что подарили нам одну лишь проседь –
А ей гордиться может и дурак;
Всё бросить, навсегда, к чертям собачим;
Уехать к морю и осесть в глуши,
Где значим ровно столько, сколько значим,
И есть покой для тела и души.
Где жизнь течёт размерено и ровно,
Где вызревает сладкий виноград…
…И я с ним согласился. Безусловно.
И выпили ещё по пятьдесят.
4.
Пусть говорят, что в двадцать первом веке
Мы все начнём иной судьбы отсчёт –
Но тень канала, фонаря, аптеки
И на него, тревожная, падёт.
Падёт на Кремль, дворы Замоскворечья,
На петербургский каторжный гранит.
И вновь душа – больная, человечья –
Под мокрым снегом в полночь задрожит,
И вновь устанет у чужого крова
Дверной звонок напрасно дребезжать –
В тот самый миг, когда живого слова
Ей для спасенья будет не хватать;
Когда зима земле наворожила
Бессонницу – с тоскою пополам:
Как будто жизнь совсем не проходила,
А только снилась, только снилась нам…
5.
Минувшей ночью мне приснился сон:
Я умер. Был отпет и погребён.
Друзья, продрогнув на ветру осеннем,
В автобусе «поправились» чуть-чуть
И двинулись быстрей в обратный путь,
Вздыхая с неприкрытым облегченьем.
Под вечер мелкий дождь заморосил.
Сползали капли из последних сил
По плоскости портретного овала.
Отмучилась на западе заря.
Последняя неделя октября
От предпоследней отличалась мало.
Я умер – но как будто не совсем:
Зарыт в грязи, бездвижен, слеп и нем,
Осознавая плоти обречённость,
Из памяти расколотой кусков
Воссоздавал родных, друзей, врагов –
Но в чём-то ощущал незавершённость.
Скрипел холодных мыслей ржавый лом,
Вращаясь неуклюжим колесом,
В котором напрочь выбита ступица.
Мне образа недоставало той,
Благодаря которой с темнотой
Без горечи я смог бы примириться.
Казалась ложью жизни полнота
Без этого последнего листа,
Последней ноты отзвучавшей песни.
И в миг, когда я это осознал,
Господь плиту могильную поднял
И приказал: «На пять минут – воскресни!»
Ко мне вернулись чувства, и опять
Способен стал я двигаться, дышать;
И кровь, что в мёртвых венах загустела,
Свободно в них, как прежде, потекла –
Наполнив силой нового тепла
С былым теплом расставшееся тело.
Я вышел в ночь – застывшая смола
С ней чернотой сравниться не могла –
И вдруг движенье лёгкое заметил,
И ту с собою рядом увидал,
Которую всю жизнь искал и ждал,
Всю жизнь любил – но лишь сегодня встретил!
Не мог я, потрясённый, разгадать:
Проклятье это или благодать,
Одно лишь зная: если мне в награду
За трудное и злое житиё
Подарят рай, в котором нет её,
То этот рай не предпочту я аду.
Но если вместе быть нам суждено,
Среди живых ли, мёртвых – всё равно! –
Не устрашусь ни ада я, ни тленья.
И даже наяву, а не во сне
Бессмертия не нужно будет мне,
И нового не нужно воскресенья.
6.
З И М А
Снова припёрлась – грязнá, сырá...
В полночь, стучась у входа,
Клялась: пробудет лишь до утра!
С утра говорит: полгода...
Сдуру попав неслабо впросак,
К худшему приготовясь,
Я повторяю: зачем ты так?!..
Совсем потеряла совесть!..
Я ли звал тебя, я ли ждал –
Как девку на посиделки?
Я ли взгляда щипцы сжимал
На пульсе секундной стрелки?
Я ли надежды густую мазь
В сердце втирал больное?
Что же ко мне ты явилась, мразь,
Глазки блудливо строя?!
Слиться в экстазе – не наш удел!
Штрихует ночи хрустящий мел
Метелей твоих куражных;
Мир обезлюдел и онемел,
А я не доделал так много дел –
Невыразимо важных!
Полжизни впустую проговорив,
Я по течению – слаб, ленив –
Плыл без руля и вёсел.
Но грозно рокочет морской прилив:
В беде мой товарищ, и враг мой жив,
И ангел-хранитель бросил.
Я выплыл на берег, и вот мой кров:
Он неухожен, скуп, суров,
Пылится слюда окошка.
Мне мало спится, и сон – без снов,
Без масла лампада, очаг без дров,
Лишь теплится робко плошка.
Глядя на снежную кутерьму,
Чувствую холод, ветер, тьму
Окончаньем каждого нерва.
Что впереди – узнать не могу:
Сердцу не внять, не постичь уму...
Зима – блудливая стерва –
Снова припёрлась. Грязнá, сырá...
В полночь, стучась у входа,
Клялась: пробудет лишь до утра.
С утра говорит: полгода...
Чёрт меня дёрнул открыть ей дверь,
Некстати выказать жалость.
Мне в этой жизни осталась теперь
Совсем уж смешная малость:
Лишь наблюдать, затая в уме
Горькое сожаленье,
Белого пуха в холодной тьме
Бессмысленное круженье.
|
